Ларе-и-т`аэ - Элеонора Раткевич

Не дождешься.

– Ты уколол меня, Нерги, – сухим бесцветным голосом произнес великий аргин. – Мои кости плавятся от твоего яда. Но я все же приехал в надежде, что ты скажешь мне, что я неправильно тебя понял.

Лерметт выпрямился и посмотрел своему гостю прямо в глаза.

– Я тоже надеялся, – печально улыбнулся он. – Я так надеялся, что ты не приедешь. Что я ошибся, и у нас есть еще время.

Говорить было трудно. Гнев подступал под самое горло, ел глаза, как пыль во время долгих переходов.

– Время – для чего? Для того, чтобы поездить по степи, как друг – прежде, чем упрячешь в холодный камень ее сердце? – выдохнул Аннехара.

Лерметт ответил ему непонимающим взглядом. Будь на его месте любой другой… но король Найлисса – не любой другой. Кому, как не великому аргину это знать? Впервые Нерги приехал в степь четырнадцатилетним, приехал с посольством… как же умело и спокойно он добивался своего, переламывая волю тех, кого Аннехара – в те времена вовсе даже не великий аргин – полагал упрямыми дураками, чьи мысли заскорузли, словно обрезки ногтей! Помнится, он даже восхищался невольно мастерством юного посла. А умелый посол может изобразить на своем лице что угодно. Даже и непонимание.

Великому аргину сделалось грустно. Он никогда не предполагал, что Нерги может опуститься до таких дешевых трюков. Странно, но эта мысль ранила.

– Когда ты понял, что случилось? – требовательно спросил Аннехара – быстро, не давая королю собраться с мыслями. Если уж он решил тратить время и силы на пустопорожнее притворство, вряд ли их достанет быстро измыслить какоенибудь новое вранье в ответ. Так и надо выспрашивать притворщиков – внезапно, резко, врасплох. Пустька теперь побарахтается.

– Давно, – без колебаний ответил Лерметт. – В самый еще первый раз. Ты ведь мне сам тогда рассказывал, как собирал амару для свадебного пояса твоей первой жены.

Рассказывал, да. Без всяких задних мыслей. Просто при виде твоей юности, мимолетно сладкой, как сок весенних трав, я ударился в воспоминания о своей собственной, так давно свалившейся за окоем… какой близкой она была в тот пахнущий легким дымком вечер! Она хрустела на зубах новорожденной свежестью листьев пьяной мирады, блестела утренней росой, туго цвела амарой… сколько же я тебе всего понарассказал тогда в ответ на твою лживую открытость? И как я мог поверить в нее хотя бы на единый миг, если даже такое ты посмел использовать, как оружие? Настоящий воин целит удар в доспех, а не в обнаженное горло… выходит, ты не воин, Нерги?

– Удивился тогда страшно, – продолжал Лерметт. – Откуда взяться амаре в дальней степи? Я тогда половину наших прознатчиков с места сорвал…

– Всех, – сухо поправил его великий аргин.

– Всех – это год назад, – махнул рукой Лерметт, – а тогда – половину. Большего мне бы никто не позволил. Это теперь я сам себе хозяин.

Вот оно как. Спасибо за откровенность, твое величество. Ты так уверен в себе, что уже и не стесняешься.

Аннехара сжал зубы, стараясь проделать это как можно незаметнее.

– А тогда… – Нерги пожал плечами. – Оторвать всех лазутчиков от дела и отправить их искать то, чего нет… я ведь тогда не знал наверняка.

– А теперь знаешь? – тихо спросил великий аргин.

Лерметт кивнул.

– Теперь знаю. Амара больше не растет в дальней степи. И в средней – тоже. У Найлисса не самые скверные лазутчики. Если насыпать гору иголок, они найдут ту единственную, у которой обломано острие. И если уж они не сыскали ни одного цветка амары иначе, как в Приречье, значит, и искать нечего.

Значит, вот когда… так давно… Нерги, я помню, как ты запрокидывал голову, хохоча над собственной неловкостью, когда аркан не подчинялся тебе… помню, как ты участвовал в скачках по весне вместе с нашими юношами, ты пришел тогда вторым, я помню… и как ты пил хмельную мираду, я помню тоже – вместе со всеми, из одной круговой чаши… а еще я помню, как ты плакал, торопливо глотая рыдания, возле Каменных Сестер – ты думал, что никто не видел, как совсем юный посол выплескивает свое отчаяние перед святыней всей степи, но я тебя видел – и я никому не сказал, никому, даже тебе… и какой крепкой и ослепительной всегда была твоя прощальная улыбка… так, значит, все это время ты лелеял в душе свой нынешний замысел? Уже тогда?

– Теперь я убежден, – глухо произнес Лерметт. – Как ни в чем другом. Я задал тебе загадку, и ты разгадал ее единственно верным способом… и это горько.

Аннехара согласно склонил голову. Что же, Нерги, ты оказался не тем, кем я тебя считал – но хотя бы возможности испытывать стыд у тебя не отнять. Спасибо и на том. Ты прав, Дурная Колючка. Владеть теми, кого ты столько лет называл друзьями, и вправду горько. Это такой ошеломляющий стыд, что его горечь ничем не смыть, никогда.

– Повелевать тем, кто считал тебя другом, всегда горько, – отрезал великий аргин. – Пожалуй, даже горше, чем подчиниться бывшему другу.

– Чтоо? – Глаза Лерметта потемнели от гнева почти до черноты, рот сделался жестким, словно иссеченным из камня.

– Оставь, – протолкнул сквозь стиснутые зубы великий аргин. – Пустое. Меня наигранным гневом не проймешь. Я на своем веку и не такого навидался. Хватит ходить вокруг да около. Степь умирает – а значит, ты победил. Скажи, когда ты собираешься взять народ степи под свою руку, и довольно.

– Наигранным, говоришь?! – Лерметт резко, толчком выдохнул. – Да меня в жизни еще так не оскорбляли!

– Чем же это? – ехидно поинтересовался великий аргин. – Тем, что помешал тебе и дальше прикидываться, как это водится у послов?

– Я и в бытность свою послом не прикидывался, – холодно возразил Лерметт. – Просто обычные послы не позволяют себе выказывать гнев, а я не позволял себе его испытывать, только и всего. А сейчас позволил… и прошу прощения за свою несдержанность. – Он овладевал собой с усилием настолько явным, что Аннехара впервые усомнился в своей правоте. – Нет, подобным предположением меня не оскорбить.

Он снова выдохнул, быстро и нетерпеливо.

– Меня за мою недолгую жизнь принимали за кого угодно… но еще никто не посмел посчитать меня огиери!

Огиери… отчего так больно слышать это слово из твоих уст, Нерги? Оттого, что никто из жителей заречья не знает, что оно значит? Вот как долго ты пробыл среди нас – ты даже знаешь, кто такие огиери. Духи убитых детей или юродивых. Они могучи, как любой дух – но они умерли, не обретя разум, и уже никогда ничему не научатся и ничего не поймут. Нет хуже, чем выпустить на волю огиери. К ним не то, что взывать бесполезно – их даже не умолишь прекратить делать то, что они делают. Проси, не проси, они тебя не поймут. Огиери в состоянии разбить тебе голову просто ради удовольствия послушать, как трещит твой череп, а потом забыть о тебе и заняться пролетающей птицей – она ведь тоже красивая. Ты знаешь, кто такие огиери, Лерметт… знаешь, как один из нас… но разве я назвал тебя так?